«Гласность» и свобода - Сергей Иванович Григорьянц

заметку. Ни одна из телекомпаний, истративших километры пленки, не дала сообщения о пресс-конференции даже в хронике. Говорили, что на НТВ пару дней кто-то барахтался, но ничего не прошло и там. А ведь практически все журналисты, кроме Леонтьева и «Красной звезды» с ужасом и отвращением относились к этой войне. Еще не появилось пресловутой Доктрины национальной безопасности в области информации, разработанной генералом КГБ Сергеем Ивановым и Виктором Илюхиным, еще Глеб Павловский (тогда советник руководителя администрации президента) не предложил создать в администрации президента специальное подразделение по разработке мероприятий против независимых СМИ, но представление о «внутреннем источнике опасности» уже было повсеместно распространено. Жесткая цензура, самоцензура и страх самих журналистов были вполне реальны. И это оказалось куда действеннее, чем гуманистические переживания и профессиональный интерес к сенсационной новости. Ни один из иностранных журналистов не получил сообщения о пресс-конференции – видимо, русские помощники, выполняя полученное задание, аккуратно изымали их из приходившей информации. Вокруг трибунала, как и конференций о КГБ, создавалась плотная стена молчания, но я-то понимал, что в конце концов ее прорву, да и какие-то деньги тоже найду. Понимали это и в КГБ (ФСБ), и в действие вступил проект, тоже международный. Из книги Литвиненко становится очевидным, что руководил действиями директор ФСБ Барсуков.

Пока же я согласился с предложением Таирова, хотя подобные конференции не входили в разработанный план – начинать предполагалось с опроса свидетелей и сбора документов. Но сегодня это была если не единственная, то ближайшая возможность во всеуслышание объявить о создании трибунала, найти для него новых сторонников.

Шведы готовы были принять человек двенадцать. Борис Панкин жил в Стокгольме, из Варшавы приехал Збигнев Ромашевский; кажется, приехал на один день и Юрий Орлов из США; Сергей Сергеевич Алексеев, как и для круглого стола прислал из Свердловска очень серьезный доклад. Нас попросили к тому же для экономии взять своих переводчиков (фонда «Гласность») с русского на английский с тем, что местные переводчики будут вести перевод на шведский. Это было несколько странно.

В Стокгольм отправилась большая группа: члены оргкомитета Наум Ним, Алексей Симонов; юристы Александр Ларин, Татьяна Кузнецова, Мара Полякова; свидетели Липхан Базаева, Глеб Якунин (депутат Государственной Думы), Галина Севрук (от Комитета солдатских матерей). Должен был ехать еще один чеченец, но в последний момент он разыграл какие-то непреодолимые препятствия, сам Таиров (его в аэропорту как-то не было видно), администратор «Гласности» Андрей Парамонов, на котором и были все организационные задачи, и я.

Уже по дороге в Шереметьево я показал Маре Федоровне Поляковой, которая попросила меня за ней заехать, следовавшую за нами машину «наружки», где, по-видимому, был Литвиненко.

Мое в дальнейшем дурное к нему отношение как раз и объяснялось тем, что, описывая не самые важные детали попытки срыва нашей поездки, он ничего не пишет о ее сути, а ведь что-то, бесспорно, должен был знать – все-таки подполковник, а не простой «топтун».

В Шереметьево меня удивило, что вместо обычных одной-двух таможенных стоек работало пять или шесть. Вся наша группа тут же по ним весело разбежалась и была мгновенно пропущена и таможенниками и паспортным контролем. Только у Татьяны Георгиевны Кузнецовой, хотя ее, как и других, почти подталкивали таможенники, хватило ума и привычной заботливости к паспортному контролю не идти, а остаться рядом с нами – Липхан Базаевой, Андреем Парамоновым и мной, с которыми таможенники вели себя совсем иначе.

И у Андрея и у меня вывалили из портфелей все книги и бумаги, заявив, что они конфискованы, куда-то их унесли. Все это было совершенно противозаконно – советские запреты на вывоз и ввоз печатной продукции за рубеж давно были отменены и названы антиконституционными, – тем не менее нагло да еще с ухмылками все это производилось. Я, естественно, начал возмущаться, но тут и мои документы – паспорт, билет – тоже уже куда-то унесли. И я понял, что тем, кто это устраивает, очень хочется, чтобы от возмущения я отказался ехать в Стокгольм, а начал бы добиваться законности. Тогда я совершенно успокоился, сказал, что вопрос о материалах и книгах буду решать, когда вернусь в Москву, но билет и паспорт у меня в порядке, и я собираюсь лететь в Стокгольм. Тем более что я был не настолько доверчив и кое-что из необходимых материалов в дубликатах отдал Маре Федоровне, кому-то из переводчиков, а их не обыскивали вовсе.

С большим неудовольствием билет и паспорт им пришлось мне вернуть; примерно то же, но менее эмоционально происходило и с Андреем. А вот с Липхан, которую проверяли на соседней стойке и я постоянно следил и за ней, все было совсем иначе. У нее один раз вывернули сумку, долго рылись в бытовых принадлежностях, ничего не нашли и свалили все назад. Потом второй раз вывалили те же вещи и тут среди них оказался ружейный патрон (Литвиненко описывает, как они собирались этот патрон или наркотики подбрасывать мне, но потом, видимо, решили, что я и сам не поеду от возмущения).

Я тут же сказал, что видел, как этот патрон был подброшен. Таможенники, не обращая внимания, начали составлять акт об изъятии патрона (он опубликован нами во втором томе материалов трибунала), но Татьяна Георгиевна не отходившая от нас, тут же подошла к Лип-хан и сказала, что она адвокат и видит человека, нуждающегося в ее помощи.

– У вас есть удостоверение? – с надеждой спросили гэбисты.

– Есть, – ответила Татьяна Георгиевна и вытащила случайно захваченное с собой удостоверение Московской коллегии адвокатов. – Я остаюсь со своей подзащитной. – Это был замечательный поступок, как, вероятно, все, что делала Татьяна Георгиевна в своей жизни.

Мы прилетели в Стокгольм довольно поздно вечером без Липхан Базаевой – председателя Союза чеченских женщин, преподавателя Грозненского университета, одной из тех, кто является гордостью своего народа, и без Татьяны Георгиевны Кузнецовой.

В Стокгольме работала хорошо знакомая мне журналистка, много лет проведшая в качестве московского корреспондента одной из шведских газет40. Я тут же нашел возможность ей позвонить, работала она теперь на шведском телевидении и очень удивилась не только моему рассказу о происшествии в аэропорту, но главным образом тому, что фонд Улофа Пальме не разослал никакой информации о проводимой им вполне сенсационной и для Швеции конференции. Слушания должны были начаться в десять утра, но мы договорились, что в семь она возьмет у меня интервью для утреннего новостного канала, где я, конечно, все и рассказал и о Трибунале и о происшествии в Шереметьево.

Тем не менее, когда мы начали слушания,